Отец сказал маме: «я хочу, чтобы мы были вместе на небесах». Их обвенчал в лагере священник-политзаключенный», --
10 лет назад в Москве было пересмотрено так называемое дело Лядской. Ольгу Александровну Лядскую (Бондаренко), названную в «Молодой гвардии» Фадеева «изменницей», полностью реабилитировали -- за отсутствием состава преступления. Сфабрикованное дело стоило Ольге Александровне 13 лет лишения свободы. В лагере особого режима Кингир она встретила свою судьбу -- заключенного Ференца Варкони. Они были вместе только 40 дней. Но продолжали любить друг друга всю жизнь. Дочь бывших политзаключенных -- народный депутат Елена Федоровна Бондаренко считает, что всю ее жизнь и судьбу определила история любви отца и матери.
«В моем свидетельстве о рождении в графе «отец» стоял прочерк»
Мамой и папой Леночка сначала называла бабушку с дедушкой. Они увезли чуть живую девятимесячную кроху из сибирского спецлагеря в село на Луганщине. Выхаживали и оберегали, как могли, от людских пересудов. Лена смутно догадывалась, что с ней что-то НЕ ТАК. Но в чем дело, тогда не знала. И мама -- настоящая мама -- ассоциировалась у нее не со страшной 58-й статьей и ужасами лагерей, а… с праздником.
-- «Мама приехала!» -- это означало для меня праздник, -- вспоминает Елена Федоровна. -- И дело было не в гостинцах, а в самом ее приезде, освещающем мою жизнь. Помню, как мы выходили с ней на огород, задирали голову вверх, и она показывала мне созвездия на небе… Зимой, перед Новым годом, она обязательно появлялась с елкой. Несла ее на себе в метель, по снегу, Бог весть сколько прошагав по шпалам -- полустанка возле нас тогда не было. И мы наряжали елочку при свечах. Электричество в нашем селе провели позже… Еще одно воспоминание из детства: мы с мамой лежим на топчанчике на веранде, и она тихонько мне поет. Потом уже я узнала, что в лагере она была солисткой -- голос был чудесный. Да и внешность тоже. Когда в городе мы шли по улице, все мужчины ей вслед оглядывались. Мне, девочке, льстило, что у меня мама такая красавица, и я гордо брала ее под руку.
-- А мама на кого-нибудь заглядывалась?
-- Нет. Никогда…
-- Вы не сразу решились спросить о своем отце?
-- Мама впервые рассказала о нем, когда мы уже жили вместе в Луганске. Она забрала меня, как только получила однокомнатную «хрущевку». Мама работала маляром и училась на вечернем отделении машиностроительного института. И вот однажды в ее отсутствие я, хорошенько покопавшись в бумагах, нашла свое свидетельство о рождении. В графе «отец» стоял прочерк (сейчас, слава Богу, этого унизительного прочерка не ставят, графу заполняют со слов матери). «Кто он?» -- спросила я, когда мама вернулась домой. И она стала рассказывать.
Она говорила о моем отце таким голосом, какого я никогда от нее не слышала. Так говорят… о Боге. В общем-то каждый ребенок, вырастающий без отца, рисует себе его образ. Какой -- это уже от матери зависит. Мама, сознательно или нет, формировала у меня образ человека почти святого. И если меня кто-то обижал в детстве, да и позже, я всегда мысленно обращалась к отцу. И очень просила, чтобы он меня услышал.
-- Каким он вам виделся?
-- Мама показала его фотографию. Он стоял на фоне леса, в траве, выглядел так нездешне, не «по-советски»: расстегнутый ворот рубашки, руки в карманах. Очень красивый. «Как артист», -- подумалось мне тогда. Он действительно похож на актера-прибалта Гуннара Цилинскиса. Но по национальности -- венгр. В лагере его звали Федором. А он Ференц. Ференц Варкони. Мама часто говорила, что я на него похожа, и характер у меня такой же. Ну, насчет внешности, думаю, она преувеличивает. А характер… Да, я «взрывная». Загораюсь моментально (хотя и отхожу быстро). Мама забыть не может: отец за те 40 дней восстания в лагере умудрился закатить ей скандал, потому что… приревновал!
«Мама чудом не попала под гусеницы танка»
Кингирское восстание упоминает Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ». По его мнению, зачинщиками бунта были «бытовики»-рецидивисты. Но, по свидетельствам очевидцев (их приводит в своем документальном исследовании «Кингир-1954» украинская журналистка Галина Дацюк), восстание подняли политические заключенные. В Кингир -- лагерь особо строгого режима (название ему дала одноименная река в Казахстане) свозили «врагов» со всего Союза, в том числе «самостийников», «националистов», «бандеровцев» и просто молодых девушек, которые, как потом горько иронизировал Василь Стус, виновны лишь в том, что были украинками. Обещанные амнистии после смерти Сталина коснулись главным образом уголовников, но не политзэков. И в мае 1954 года они решились на восстание. В клятве узников были такие слова: «Пусть нас погибнет 200, но двести первый таки будет счастлив!» Погибло, по разным данным, около 500 человек (точная цифра неизвестна), в том числе 200 женщин. Их… раздавили танками. На Западе первым об этой трагедии рассказал участник Кингирского восстания врач Ференц Варкони.
-- Отец был уверен, что погибнет -- как участник восстания. Он сказал маме: «Я хочу, чтобы мы были вместе на небесах». Их обвенчал в лагере священник-политзаключенный. Вообще в те дни повенчались 70 пар.
-- Мама рассказывала, как они познакомились с вашим отцом?
-- Впервые они увиделись, когда мама чистила зону от снега. Отец передавал ей записки с признаниями в любви (как жаль, что не сохранились эти послания на обрывках оберточной бумаги!) Но быть вместе им довелось только на время восстания. Тогда заключенные разобрали стены между бараками мужской и женской зоны (из камней и кирпича восставшие сделали баррикады). Счастья моим родителям выпало лишь 40 дней.
Недавно, на митинге памяти жертв репрессий в Ровно, ко мне подошла старенькая женщина: «Господи, мы же с вашей мамой вместе, взявшись за руки, перед танками стояли!» Когда на сороковой день восстания в лагерь ворвались советские танки, женщины вышли им навстречу -- абсолютно безоружные! -- и пели молитвы. Думали, что этим их остановят! Маму спас знакомый отца -- столкнул в яму, и она не попала под гусеницы… В тот день, 26 июня 1954 года, мои родители потеряли друг друга. Заключенных Кингира «растасовали» по разным лагерям. Маму с другими беременными женщинами отправили в Тайшет, а оттуда еще 20 километров, в мороз, гнали по этапу в спецлагерь. Правда, конвоир хороший попался. «Что, плохо тебе? -- спросил маму. -- Ну присядь на сани, отдохни, только чтоб никто не видел».
Когда мы еще жили вместе, часто бывало, что мама вдруг вскочит среди ночи и кричит. Я говорю: «Что, что с тобой?» А она: «Танки идут!»
«Бесконечно смотрю я на твое фото, Леночка!»
С 16 лет Лена начала разыскивать своего отца. Узнала адрес международного «Красного Креста» и, без маминого ведома, отправила туда письмо. Вскоре пришел ответ на русском языке: «… Не найден». Отправила второе, третье, четвертое письмо -- и всякий раз ответ был один. Теперь Елена Федоровна не без оснований считает, что такие письма, скорее всего, и не отсылались из СССР. Не исключено, что отвечали девочке в местном отделении КГБ -- там же, куда однажды вызвали ее маму, чтобы сообщить, что Ференц Варкони намерен приехать в Советский Союз…
-- Может, я бы и отчаялась найти отца, но однажды дома среди старых газетных вырезок и фотографий вдруг нашла… письма! Они были датированы началом 70=х годов. И написаны мелким очень красивым почерком на неправильном русском языке. Письма моего отца к маме… Сначала страстные, потом почтительные. И очень нежные, обращенные ко мне: «Дорогая моя Леночка!.. Со вчерашнего вечера бесконечно смотрю я на твое фото и хочу, чтобы ты тоже чувствовала это!»
В последнем письме он обращается к маме с просьбой отдать меня ему. Он писал, что мне будет очень тяжело жить в этой стране, а он сможет устроить мою жизнь лучше. Маму вызвали в КГБ. Там, как оказалось, все время внимательно читали письма отца к маме, как и ее -- к нему. Сообщили, что он намерен приехать в Советский Союз, чтобы повидаться с нами. Мама пришла домой и написала отцу, что она вышла замуж и просит ее больше не беспокоить.
-- Почему?!
-- Она интуитивно догадалась, что для него эта поездка может стать последней в жизни. Гораздо позже я узнала, что отец после войны работал на «антисоветской» «Венгерской волне» радио «Свободная Европа», позже жил в Германии. С большой вероятностью можно утверждать, что в войну он работал на английскую разведку и его «засекло» НКВД. А потом его, чудом оставшегося в живых после событий в лагере, обменяли на советского разведчика. Известно, что он, после освобождения в 1955 году как иностранный подданный, выехал в Западную Германию. В общем, для нашего КГБ он был бы просто находкой! Больше отец нам не писал. А мама так и не вышла замуж. Она осталась верна ему по сей день.
-- И не пыталась больше увидеться с ним?
-- Каким образом? За границей? Но ведь мама, как и я, была «невыездной»…
Впервые я рассказала эту историю человеку, которому абсолютно доверяла, -- Вячеславу Максимовичу Чорноволу. В свое время люди крайне радикальных взглядов считали, что в Рухе должны быть только этнические украинцы. И вот говорю Вячеславу Максимовичу: так, мол, и так, получается, я только наполовину украинка, а наполовину венгерка… Он в ответ: «Так нужно искать вашего отца!» По его совету я связалась с венгерской организацией, аналогичной нашему «Мемориалу». Там отца помнили -- за правду о Кингире. Понемногу кое-что удалось узнать. А в этом году мне предложила помочь в поисках пани Слава Стецько, удивительно интеллигентная, мудрая женщина. Она вернулась из Германии и сказала: «Кажется, вашего отца уже нет». Тут же добавив: «Может, это неправда».
Я так хочу увидеть его! Прекратилась ли его земная жизнь или нет, для меня он жив…
В результате фальсификации истории «Молодой гвардии» пострадало около 200 человек
Говорят, что только у любящих людей рождаются счастливые дети. Поначалу счастьем было уже то, что девочке, появившейся на свет в спецлагере, судьба не уготовила очередной казенный дом. С началом перестройки Елена Бондаренко ринулась, как с берега в речку, в политику. Стала членом Оргкомитета учредительного съезда Руха…
-- Скажите, мама не боялась за вас?
-- Очень боялась. Она учила меня, как пропитывать сахарным сиропом сухари -- чтобы они питательней были. А во время путча забрала у меня дома всю крамольную литературу -- Донцова, Бандеру, Винниченко и перетащила к себе. «Мне можно, -- говорит. -- Я уже знаю, как ТАМ. А ты ж не знаешь!»
Она долго не верила, что можно добиться справедливости. Я буквально заставила ее написать в Москву. Ее делом занимались Елена Боннэр и Сергей Аверинцев… Слава Богу, в 1990 году многих, в том числе и маму, проходивших по делу «Молодой гвардии», реабилитировали -- за отсутствием состава преступления. Но не все до этого дожили.
Как известно, первому предложили написать о «Молодой гвардии» Борису Горбатову. Он вернулся из Краснодона в Москву и сказал: «Я не смогу справиться с этой задачей». Тогда поехал Фадеев… В процессе переписывания романа появлялось все больше и больше потерпевших. Доцент Луганского пединститута, кандидат наук (и первый председатель Луганской организации НРУ) Юрий Козовский, изучая это дело, был просто шокирован: сколько пострадало людей в результате фальсификации истории «Молодой гвардии»! Около 200 человек…
-- Перед мамой извинились?
-- Извинились из Москвы, когда прислали сообщение о реабилитации. В Украине перед ней не извинялись. Но, я думаю, это не по-христиански -- требовать извинений. Самая большая сатисфакция -- то, что в моей семье растет дочь Оля, ровесница независимости Украины. И она, так же как дети моих друзей--ровесников, уже не знает, что такое коммунистическая система.
-- Олю назвали в честь бабушки?
-- Да. Мне очень хотелось, чтобы у нее было мамино имя.
Первого своего ребенка я назвала Анной в честь моей бабушки. Но девочка прожила только сутки… С Олечкой все, к счастью, обошлось. Ей, кстати, очень нравится ее имя. И потому, что она одна-единственная Ольга на весь класс. И потому, что бабушка -- Оля. Когда они вместе, не поймешь, кто из них заразительней смеется: то ли моя мама, то ли дочь…
1188Читайте нас у Facebook
