Владимир войнович: «ко мне пришел человек из кгб и сказал: «ваша жизнь в ссср станет невыносимой»
На юбилейный 15-й международный форум деятелей культуры, науки и образования — конференцию «Крым-2008», которая проходила в Судаке, известный русский писатель и правозащитник Владимир Войнович приехал прямо… из больницы. Поэтому параллельно с мероприятиями конференции продолжил лечение в медицинском центре туристско-оздоровительного центра «Судак». А однажды после визита к врачу 75-летний Владимир Николаевич встретился с журналистами. В ходе беседы выяснилось, что с Крымом Владимира Войновича связывает очень многое.
«Пристань «Графская» в Севастополе названа в честь моего предка»
— Когда меня пригласили на конференцию, я сразу согласился, поскольку мне очень хотелось увидеть Крым, — признался писатель. — Впервые сюда я попал после службы в армии. Когда призывался, мои родители жили в Запорожье, а когда через четыре года демобилизовался, они уже жили в Керчи. Отец работал в газете «Керченский рабочий». Еще в армии я начал писать стихи. Вернувшись из армии, одно стихотворение послал в «Керченский рабочий». Но поскольку там работал отец, я отправил его под псевдонимом. Стихотворение напечатали. Отец пришел и говорит: «Смотри, какие хорошие стихи вышли в нашей газете».
— Он не знал, что вы автор стихотворения?
— Нет. Но потом я ему все рассказал. Правда, из-за того, что я не указал свою фамилию, с получением гонорара возникла проблема. Хоть он и был небольшой.
— Помните, сколько получили?
— Увы, не помню. Это была моя вторая публикация. А первая вышла в газете «Знамя Победы» Киевского военного округа. Вот за нее я получил 9 рублей 88 копеек. Это было до денежной реформы в 1961 году. Так что после нее мой гонорар равнялся 98 копейкам. Но он меня вдохновил.
В 1956 году я уехал в Москву. Но Крым — это все-таки значительный этап в моей биографии. Тут я школу заканчивал, 10-й класс… А вы знаете, что первым командующим Черноморского флота был граф Марк Иванович Войнович? И пристань «Графская» в Севастополе названа в его честь? Это мой предок. В Севастополе сначала его шлюпка причалила, а потом там сделали пристань. Мои предки во многих поколениях были моряками. Марк Иванович из нашего рода, но не прямой предок. На самом деле он Войнович — с ударением на первом слоге. Потому что его отца звали Воин. Марк Иванович в России поступил мичманом на службу, участвовал в битве под Херсонесом и, как написано в энциклопедии, «отличился своею храбростью». Он сначала Каспийской флотилией командовал, потом на Черном море первым линейным кораблем, который назывался «Слава Екатерины». А уже с 1783 года был командующим флотом, на этом посту его сменил Ушаков.
Моя фамилия — сербского происхождения. Много поколений моих предков — моряки из Черногории, из Которской бухты. У моего прадеда и его шести братьев были собственные корабли. С ними они и остались в России. Я, кстати, в Севастополе ни разу не был. Наверняка в местных музеях есть информация о Марке Ивановиче Войновиче. Хотя… Борьба ведь была всякая. И против моего предка тоже. Еще при Сталине, когда боролись с космополитизмом, сказали, что какую-то морскую битву Марк Иванович проиграл из-за своей нерешительности. Может, он и был нерешительный, но в энциклопедии написано, что Марк Войнович служил России и «отличился своей храбростью».
— Владимир Николаевич, вы никогда не хотели продолжить военную традицию семьи, стать кадровым военным?
— Никогда. Но и писатели у меня в роду тоже были.
«Помню, мне дали мешок зерна за то, что я пас телят»
— Тем не менее вам пришлось даже скот пасти…
— Да. И пастухом был, и инструктором Приморского райисполкома в поселке Веселое Приморского района в Крыму.
— Когда работали пастухом, не боялись огромных коров?
— Коровы — это еще ничего, самое страшное — маленькие телята. Потому что коровы, образно говоря, дисциплинированные товарищи, друг от друга обычно не отходят, держатся стада. А вот телята… Я пас их в лесной местности. И когда их начинали кусать оводы, телята сразу поднимали вверх хвосты и разбегались в разные стороны по лесу. А я потом — бегай и собирай их в стадо. Безумная работа! Мне тогда было лет 13, но я получал три с половиной трудодня при норме один трудодень! Платили же столько потому, что все понимали, какая это тяжелая работа. Но жизнь была ужасная, поверьте. Эти три трудодня, которые мне платили, ее не облегчали. Правда, в том колхозе, где я работал, еще что-то перепадало. Помню, мне дали мешок зерна. Дело в том, что при советской власти в колхозах вообще люди жили ужасно: паспортов им не давали, выехать куда-то они не могли. Только где-то после 1956 года колхозникам стали оплачивать труд деньгами, до этого им их даже в руки не давали.
Помню, я поехал в деревню что-то писать. Снимал комнату у одной колхозницы. Она рассказала, что получала тогда 30 копеек в день. При этом однажды меня спросила, мол, как эти американские безработные живут? А я ей: «Вы думаете, они живут хуже вас?» Она: «Конечно, у меня же корова есть».
— Как вам в армии служилось? Командиры нормальные попались?
— Всякие. Были и нормальные, и хорошие, и кретины. В армии это всегда очень остро проявляется. А что вы хотите? Даже в уставе написано: военнослужащий не имеет права, жаловаться на строгость наказания. Поэтому если встретился какой-нибудь мерзавец, то он безнаказанно может делать с вами все, что хочет.
— Вы с такими сталкивались?
— Попадались, но я тоже там боролся.
«Я мог уехать куда угодно, например, в США. Но меня пригласили в ФРГ»
— В 1981 году вас по приказу Леонида Брежнева лишили советского гражданства. Как это было?
— Когда Юрий Андропов (председатель КГБ СССР. — Авт. ) написал представление, а Леонид Брежнев (Генеральный секретарь ЦК КПСС. — Авт. ) его подписал, я уже выехал за границу.
— То есть вы добровольно уехали?
— Если вам пистолет приставят к виску — это добровольно или нет?!
— Даже так было?!
— Приблизительно так. Ко мне пришел человек, который сказал: «Моя фамилия Богданов, я уполномочен вам сообщить, что терпение советской власти и народа исчерпано. Если вы не сделаете из этого выводы, ваша жизнь в СССР станет невыносимой.
Моя жизнь уже была невыносимой. На тот момент я уже семь лет испытывал давление, за мной постоянно следили. Кагэбэшники преследовали и на машине, и просто ходили по пятам, и за домом наблюдали постоянно, телефон был выключен четыре года. Даже попытались отравить однажды. Так что к тому времени жизнь моя уже была невыносимой. Фактически мне был предъявлен ультиматум, а добровольно я никуда не уезжал. А каплей, переполнившей чашу терпения КГБ, стал мой роман «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» (написан в 1969-1975 гг. — Авт. ).
— Владимир Николаевич, почему вы уехали именно в ФРГ?
— Потому что Германия была ближе, к тому же — Европа. Ведь я мог уехать куда угодно, например, в США. Но меня пригласили в ФРГ — до эмиграции я уже четыре года был членом Баварской академии изящных искусств.
— В те годы международные правозащитные организации отстоять ваши права в СССР не могли?
— Конечно, нет. Но защищали, поэтому я и жив остался. Кроме того, я уже был довольно известным писателем, потому что роман о солдате Чонкине к тому времени перевели на
30 языков. И когда против меня предпринимались какие-то действия, там об этом писали иностранные газеты, выступали какие-то люди в мою защиту. Поэтому меня КГБ и боялось трогать.
— А вы были революционером? Вы хотели изменить советскую власть?
— Нет. Такие идеи меня никогда не посещали. Я просто писал то, что хотел. И все. Когда еще только начинал писать о Чонкине, показал одному старому писателю и спросил, как он думает, напечатают мою повесть или нет? Он сказал: «Ее напечатают, но после того, как вас начнут печатать, ваша жизнь станет трудной». Я спросил: «Почему?» — «Потому что то, что вы пишете, слишком похоже на реальную жизнь».
То, что я писал, советской власти не нравилось. Мне она тоже не нравилась, но я политической деятельностью не занимался и не собирался заниматься. Никаких политических амбиций у меня не было, да и сейчас нет. Просто я считал своим долгом говорить правду. Независимо от того, к чему это приведет. И я вовсе не думал, что из-за моих произведений развалится советская власть. А тем, что она таки развалилась, я очень доволен.
— После вашего отъезда в ФРГ поддерживали контакты с родиной?
— Получалось иногда. Ведь в восьмидесятых так называемый железный занавес стал уже дырявым. Правда, с друзьями-знакомыми переписывался не по почте, а передавал послания с оказией. По телефону иногда звонил. Иногда даже мне звонили.
— Перед вами извинились после того, как Михаил Горбачев предложил вам снова стать гражданином СССР?
— Нет, никто не извинялся. Они еще долго думали, что со мной делать. Потом обо мне начали в газетах писать, ко мне подкатывались какие-то люди и говорили, мол, напиши письмо Горбачеву, скажи, что ты хороший, что ты просишь вернуть тебе советское гражданство и т. д. На что я отвечал: «Я не просил, чтобы меня лишали гражданства, поэтому просить вернуть его не буду. Но это должны сделать». А через некоторое время указ о лишении гражданства все-таки отменили. Но не извинились. Разве что… Советский консул в Мюнхене пригласил меня к себе, поставил на стол бутылку коньяка. «Давайте выпьем», — говорит. Я: «Давайте».
«Я никого не должен благодарить за то, что вернулся на свою родину. Я имею на это право»
— Что вас поразило после возвращения в Москву?
— Как всегда — глупость. В 1989 году я приехал в Москву первый раз после эмиграции, еще с немецким паспортом. Приехал по приглашению «Мосфильма», потому что у Эльдара Рязанова была идея снять фильм о солдате Чонкине. В аэропорту ко мне подбежали тележурналисты. Говорят, если вы хотите кого-то поблагодарить, то мы вот сейчас запишем и передадим в эфир. На что я ответил: «Я никого не должен благодарить за то, что вернулся на свою родину. Я имею на это право и никому спасибо говорить не обязан». Журналисты поехали с этой новостью на телевидение. А тогда еще мобильных телефонов не было, но у них была рация, по которой им сообщили, что… не стоит спешить с этой новостью.
В Москве меня хорошо встретили и друзья, и публика. Ведь я выступал, собирал залы по 1000-1200 человек. Но во время этих выступлений я такое говорил, что КГБ решило вновь мной заняться, и в конторе на меня завели оперативно дело. Вели его вплоть до 1991 года.
— И слежки возобновили?
— Этого я не знаю. А о деле — знаю. Я требовал через Ельцина, чтобы мне выдали мое дело, но в КГБ мне дали справку о том, что мое досье из десяти томов, которое они собрали до моего отъезда в ФРГ, уничтожено, сожжены также и четыре тома информации обо мне, которые собрали после моего приезда в Москву в 1989 году.
— В спецслужбах тоже писатели работают, оказывается. Владимир Николаевич, вы вернулись в свою квартиру в Москве или ее забрали?
— В свою квартиру я не вернулся, потому что ее уже не было. Но в 1990 году после того, как мне вернули гражданство, дали и квартиру, она даже лучше прежней.
— А вы сейчас встречаете тех, кто вас когда-то преследовал?
— Не встречаюсь, и встречать не хочу.
— Может, эти люди изменились?
— Да ничего они не изменились. Они, конечно, сейчас на меня не нападают. Просто им прищемили хвост, и они изменились. Правда, влачат жалкое существование. Нет, один таки передо мной извинился: выступая по телевидению, сказал, мол, молодой был, глупый…
— С какими писателями у вас наиболее дружественные отношения?
— С Василием Аксеновым, который, к сожалению, болеет. С Евгением Поповым, Беллой Ахмадулиной.
— А с Евгением Евтушенко?
— Нет. Когда меня в 1975 году в КГБ пытались отравить через сигарету, пообещали, что убьют, сказали, что моя жизнь окончена, я сделал заявление. А Евтушенко бегал везде и говорил, что я говорю неправду, что он точно знает, что я вру. Это была подлость, которую я ему простить не могу. В 1992 году эту историю с отравлением я таки раскопал.
— Владимир Николаевич, вы славитесь предсказаниями. Что ждет Украину и Россию? И что, как вам кажется, лучше: нынешние украинская демократия или российский порядок?
— Я сторонник демократии. Даже когда смотрю на ваши беспорядки, думаю, что, может, это все-таки лучше, чем порядок. Конечно, какой-то порядок должен быть. Но все-таки я очень ценю свободу и демократию. Она у вас есть. А у нас в России порядок. Пока… (Смеется. )
— Вы на выборы ходите?
— Не хожу потому, что выбора нет. Нам просто говорят: вот у вас будет такой-то президент. А я и думаю: раз его один человек избрал, то мне что там делать?
— Может, попытаться самому во власть пойти?
— Мне предлагали, когда приехал. Но я никогда не хотел заниматься политикой, меня это не соблазняло и не соблазнит.
— Вы по-прежнему живете на два дома — в Москве и Мюнхене?
— Это правда. Я раньше еще говорил, что живу в Мюнхене, в Москве и в самолете.
— И все же… Владимир Николаевич, что ждет Украину и Россию?
— (Смеется. ) Н-д-а-а… Я надеюсь, что все-таки какое-то объединение. Потому что мне кажется, противоестественно находиться в противостоянии двум частям одного организма. Ведь за многие годы наши страны стали одним организмом. Я вот долго жил в Украине. И мои родители родились и выросли в Украине, и вообще я по-украински розмовляю.
— Та ви що?
— Справдi, — смеется. — I розумiю укращнську. Мне это дорого. Поэтому как-то неприятно, что на границе требуют предъявить паспорт. Слава Богу, что не визу еще…
— У вас есть любимое украинское блюдо?
— Ой, давно не пробовал вареникiв з вишнями.
— Владимир Николаевич, говорят, вы картины начали писать в последнее время?
— Да. Сейчас всем говорю, что я молодой художник, хотя и начал заниматься этим только в пенсионном возрасте. В 62 года что-то мне стукнуло, и я начал писать картины. Наверное, мне просто надоело писать буквы! (Смеется. )
— Вы только что от врача, но прекрасно выглядите. Придерживаетесь диеты или физкультурой занимаетесь?
— (Смеется. ) Какая диета, что вы?! А вот курить бросил 20 лет назад, после операции на сердце. Хотя раньше выкуривал по две пачки в день. Поэтому мне кажется странным, когда люди говорят: я не могу бросить курить. Просто брось и не кури.
— Крымские вина уже успели попробовать?
— Нет еще. Помню, раньше, скажем, идешь по Коктебелю, и из каждой бочки пробуешь вино. То же было и в Керчи. Раньше ведь разливное вино продавалось, натуральное, хорошее.
905
Читайте нас у Facebook
