Среди бела дня на киевских улицах молодые люди спрашивали у прохожего: «как твоя фамилия? « после чего… Вспарывали ему живот ножом
Слово «хулиганство» вошло в обиход киевлян лишь в 1880-х годах. До того бытовало старинное выражение — «нарушение общественного благочиния». В старину не хулиганили, а буянили — от распущенности и невоздержанности, по пьянке, по глупости. Для любителей «непотребного и невоздержанного жития» имелись смирительные дома. Их обитателей почти не кормили и гоняли на принудительные работы. Мужчины копали землю, носили тяжести, женщины — мели улицы. Киевляне специально бегали смотреть, как очаровательные барышни в дорогих шляпках и франты в белых перчатках с метлами в руках прибирали Александровскую (теперь П. Сагайдачного) улицу или посыпали свежим песочком Контрактовую площадь…
Под окнами обидчика устраивали «кошачий концерт»
Хулиганить в старину было довольно накладно. Человек бедный позволить себе такую роскошь просто не мог. За «дерзость» полагался штраф до 25 рублей (при том, что чернорабочий получал в день от 40 до 80 копеек) или семь дней ареста. Хозяева трактиров и питейных домов за буйства посетителей выкладывали полиции до 50 рублей. Участников массовых беспорядков карали строже всех. Их облагали штрафом в 300 рублей, а если платить было нечем, им светило до трех месяцев тюрьмы.
Правда, людей состоятельных такие драконовские тарифы не останавливали. Сунул «хожалому» (городовому) рубль-два в руку, и гуляй хоть до утра… Одно время лавры первейших буянов принадлежали армейским офицерам. Они любили ходить пьяными по улицам и развлекаться так: налетали на какого-нибудь прохожего, хватали с обеих сторон за рукава и разрывали на нем шинель пополам. И представьте, никто их за это хулиганами (в современном смысле слова!) не считал. В их диких выходках видели лишь свойственное военному званию геройство, ухарство и щегольство.
В отличие от военных «героев бульвара», подольские мещане отличались миролюбием и простодушием. Ну а если и скандалили, то по-своему, в традициях Подола. Каждый имел право надеть маску-личину (чтобы соседи не узнали!) и устроить под окнами обидчика «кошачий концерт».
Этот старинный обряд «поругания» соседей еще в начале ХХ века наблюдал писатель-старожил Ясногурский, живший в своей усадьбе на Глыбочице. «… Наряжаются люди в шутовские костюмы разных фасонов и толпой идут безобразничать перед окнами. Женщины изображают из себя свиней, коров, а мужчины — ослов, баранов, собак, петухов и других скотов. Эта компания воет, лает, хрюкает, мяукает, кукарекает, орет и кричит на разные голоса, — хоть святых выноси. Но при этом ни побоев, ни битья стекол не полагается». В старину это ритуальное буйство помогало жителям Подола «выпустить пар», а опозоренный таким образом человек лишался шансов быть избранным на почетные должности.
Протрезвевший буян не мог поверить тому, что натворил в новогоднюю ночь
Но на смену буянам старого толка пришли хулиганы новой формации. Если раньше на улицах «шалили» студенты, офицеры, подгулявшие купцы и другая платежеспособная публика, то теперь — фабричные, мастеровые, босяки и воры. И «шутили» они посерьезнее, давая выход накопившемуся недовольству своей и чужой жизнью. Хулиганские выходки уже не напоминали глупых шуток. От них пахло самой обыкновенной уголовщиной.
Сезонные рабочие (артельщики) считали, что работают на киевлян «задаром» и что в городе к ним плохо относятся. Они часто затевали драки и безобразные ссоры с прохожими. Киевляне считали артельщиков неисправимыми хулиганами. Как-то под Новый год во время пересменки городовых на углу улиц Ивановской (теперь Тургенева) и Мало-Владимирской (теперь Гончара) послышались крики. Поспешив туда, полицейские увидели пьяного, который «напал на проходивших мимо прилично одетых господина с дамой и пытался содрать с последней платок». Воспользовавшись минутой, пострадавшие скрылись, а нападавший счел себя обойденным и тут же затеял драку с городовыми. На шум явились трое его сообщников, и успех перешел на сторону хулиганов. «Один из них держал городового за руки, а другой выхватил у него шашку и нанес удар по голове. По счастью, удар попал по шапке, второй удар был нанесен по плечу, но также без вреда».
Подоспевший наряд полиции быстро отыскал буянов. Зачинщиком безобразной сцены оказался хозяин артели, а те, кто держал городового за руки, — рабочими. Наутро буян протрезвел и не мог поверить тому, что успел натворить в новогоднюю ночь. Никого ни грабить, ни убивать он не собирался — просто до беспамятства напился. А затем… сработала лютая ненависть сезонных рабочих к горожанам.
Создавалась странная ситуация: город богател, благоустраивался, а хулиганили на улицах все больше и больше. Современники объясняли это при помощи теории «развращающего влияния сотен миллионов шальных денег».
Дескать, старый, добрый Киев просто не выдержал испытания богатством. Оттого, мол, и начались всякие перекосы, безобразия и безумства. «Этот водопад золота, — писал Александр Куприн, — как будто захлестнул, завертел и потопил в себе весь город. Число краж и убийств возросло с поражающей быстротой. Полиция, собранная в усиленных размерах, терялась и сбивалась с ног». Странную теорию хулиганства и разбоя как неизбежных спутников материального прогресса поддерживал известный психолог И. А. Сикорский и другие деятели культуры того времени.
Однако, наверное, все гораздо проще. В то время, как одни процветали, богатели и просвещались, другие жили кое-как и дичали. Рабочие окраины, откуда и выходили в основном хулиганы, напоминали поселки дикарей. «Городская дума, — вспоминал писатель Евген Кротевич, — строила и разного рода школы, и большие театры, и даже так называемые народные дома, где часто играли фарсы и оперетки, только в центре, для жителей богатых районов города. Зато на Шулявке был чуть ли не десяток низкопробных трактирчиков да полтора десятка пивных. Вот где только и мог «отдохнуть» после каторжного, часто 14-часового труда рабочий, вот где оставлял он иногда всю свою месячную получку».
Никто не знал, как уберечься от ножа уличного мальчишки
Тем временем на киевских рабочих окраинах подрастала молодежь. В сентябре 1891 года судили в Киеве четырех подростков с Лукьяновки — «подмастерьев сапожного ремесла». Они нападали на людей с единственной целью — избить их, сорвать на ком-то накопившуюся злость. «Все обвиняемые в числе многих других, не фигурировавших в деле, — писал репортер из суда, — слывут на Лукьяновке за людей буйных, дерзких, не дающих никому прохода. Собираясь компаниями человек в пятнадцать, они нападают на прохожих, творят над ними всякие оскорбительные операции, бьют их и, пользуясь своею превосходящею численностью, безнаказанно исчезают».
В обиходе киевлян появилось слово «подкалыватель», куда более мрачное, чем «хулиган». Молодые люди этой новой разбойной формации, не задумываясь, убивали кого угодно и где угодно. Убивали просто так, от скуки, от отсутствия какого-то иного, кроме криминального, интереса к жизни. Вот как описывает это Куприн: «Случалось, просто подходили среди бела дня где-нибудь на малолюдной улице и спрашивали: «Как твоя фамилия?» — «Федоров». — «Ага, Федоров? Так получай!» — и распарывали ему живот ножом».
Такое случалось на каждом шагу. И никто не знал, как уберечься от ножа какого-нибудь безобидного на первый взгляд уличного мальчишки. «Позавчера, — писала газета «Рада» в сентябре 1909 года, — на Верхней Юрковице к двум мальчикам, игравшим на улице в «войну», подошли пьяные мастеровые Гуринов и Смирнов. Видимо, пьяные помешали детям играть, и те кинулись на них с ножами. Смирнова они сильно покалечили, а Гуринова закололи на месте».
Поступки «подкалывателей» были совершенно непредсказуемыми. Но одно киевляне знали точно: боже упаси задеть их болезненное самолюбие, иначе не миновать удара ножа. «Бывший ученик коммерческой школы В. Ларионов, — сообщала киевская газета в марте 1913 года, — заколол кинжалом отставного полковника Глуховцева, который укорял Ларионова за плохое поведение, а потом тем же самым кинжалом заколол девочку 14 лет, М. Шохину, за то, что она не хотела его любить. Когда полиция намеревалась арестовать Ларионова, он застрелился».
Эпидемия «подкалывания» — самая мрачная страница в истории киевского хулиганства. Она свидетельствовала о накоплении в недрах общества огромных запасов неизрасходованной (или, как говорил Зигмунд Фрейд, — несублимированной) злобы. Подростки, увлекающиеся избиениями и убийством случайных прохожих, только начинали свой путь. У них все еще было впереди: революции, мировые войны, годы массовых терроров… Кто-то из них споткнулся на первом шагу, кого-то вздернули в Киеве на виселице на Лысой горе, но многие дожили до своего звездного часа и сполна насладились потаенной страстью к мучительству и душегубству.
381Читайте нас у Facebook
