«государыня, это самый дивный, самый величественный, самый великолепный город, какой я когда-либо видел»
Нынешним киевлянам, в 20-й раз отметившим День города, любопытно будет узнать, что их предки едва не стали жителями столицы Российской империи. Слухи о переносе столицы из Петербурга в Киев часто будоражили горожан. Говорили, что указ подписан и переезд двора, министров и знати вот-вот состоится. Самое удивительное, что слухи эти распространяли не торговки с толкучки, а известные деятели, которым привыкли верить…
Первый камень в основание дворцовой Андреевской церкви был положен самой Елизаветой Петровной
Разговоры о новой столице оживлялись перед очередной русско-турецкой войной. Высокие чиновники сетовали на удаленность Петербурга от театра военных действий и мечтали о Киеве, откуда рукой подать до любой горячей точки на юге.
При этом петербургские прожектеры не придавали значения таким «пустякам», что Киев стоит на земле «Малороссии», пребывающей под властью гетманов, и что в нем испокон веков был свой уклад жизни, сильно отличавшийся от порядков в исконных русских городах. Русский язык киевляне знали «в общих чертах», общались в основном на украинском и польском. Словом, на роль «третьей столицы» Киев явно не годился.
В августе 1744 года осмотреть место будущей резиденции прибыла сама императрица Елизавета Петровна и пробыла в Киеве две недели. Официально это делалось под предлогом богомолья. Первый камень в основание дворцовой Андреевской церкви был положен самой Елизаветой Петровной. Тогда же был заложен и царский (нынешний Мариинский) дворец.
В Киеве ходили слухи, что огромный пустырь перед царским дворцом долго не застраивался якобы потому, что место это предназначалось для размещения Сената и Синода. Далее, за Кловским оврагом, предполагалось разместить Академию и университет. Печерский монастырь оказывался внутри новой крепости. Роль петербургской Александро-Невской лавры отводилась древнему урочищу Клову, где начали строить дворец с парком.
В 1787 году, когда полным ходом шла подготовка к решающей схватке с Турцией, Киев навестила императрица Екатерина. Она выехала из Царского Села, не дожидаясь весны, по санной дороге, при 20-градусном морозе. И эта спешка была не случайна. Как отмечал историк Шербина, «среди ее соратников была мысль перенести в Киев столицу державы, но императрица не поддерживала эту идею: ее больше привлекала любимая Потемкиным Новороссия». Решить спор можно было лишь на месте и в присутствии всех его участников.
Екатерина, решив присмотреться к Киеву, прибыла сюда с частью двора, министрами и послами европейских держав, чтобы определить, придется ли им по душе жизнь в этом городе. В мемуарах французского посланника графа Сегюра сохранилась любопытная сценка опроса дипломатов по этому поводу. «Как нравится вам Киев?» — спросила императрица у австрийского посла графа Кобенцеля. — «Государыня, — воскликнул граф с выражением восторга, — это самый дивный, самый величественный, самый великолепный город, какой я когда-либо видел». Сам автор мемуаров Сегюр ответил туманно, но многозначительно: «Киев представляет собою воспоминание и надежды великого города». (Иначе говоря, и был некогда столицей великой державы и достоин снова стать ею. ) Спектакль испортил английский посол Фитц-Герберт: «Если сказать правду, так это незавидное место, видишь только развалины да избушки». И все же англичанин, хоть и нехотя, признал, что «третья столица» увеличила бы шансы на успех России в предполагавшейся войне.
На этом императрица не успокоилась. Продолжая примериваться к городу, она устроила в нем настоящий парад народов: «Великолепный двор, победоносная императрица, богатая и воинственная аристократия, князья и вельможи, купцы в длинных кафтанах, с огромными бородами, офицеры в разных мундирах; знаменитые донские казаки в богатом азиатском наряде; татары, некогда владыки России; князь грузинский; несколько послов от бесчисленных орд киргизов; дикие калмыки, настоящее подобие гуннов, своим безобразием некогда наводивших ужас на Европу вместе с грозным мечом их жестокого владыки — Аттилы. Весь Восток собрался здесь, чтобы увидеть новую Семирамиду, собирающую дань удивления всех монархов Запада. Это было какое-то волшебное зрелище».
Карнавальный парад народов удался на славу. Но Екатерина медлила с решением. Она по-прежнему не видела в Киеве будущей столицы империи. И чем больше приглядывалась, тем более росло в ней чувство отчужденности и неприязни. «Странный этот Киев, — писала она барону Гримму, — здесь только крепости и предместья, и мне наскучило отыскивать город, который, по всем признакам, в старину был так же велик, как Москва».
Чтобы императрица не увидела древний монастырь, казаки-запорожцы спалили его дотла…
За все три месяца пребывания в Киеве императрица ни разу не почувствовала себя здесь как дома. Принимали ее вежливо, но без особого энтузиазма. Да и откуда он мог взяться, если за два года до своего приезда Екатерина отняла у киевлян часть их древнего Магдебургского права, пошатнула столетние устои городской жизни. Сильно пострадали и духовные лица Киевской епархии, которых лишили всех имений и посадили на скудную казенную зарплату. Многие церкви и монастыри закрыли вообще. От этого удара императрицы-вольтерьянки церковь не могла оправиться еще долгое время.
Свои претензии к Екатерине были даже у офицеров местных полков, которых петербургское начальство часто обходило чинами только потому, что они служили под рукой Румянцева, а не Потемкина. Но более всех не любили Екатерину казаки — за разгром Сечи и расформирование украинской армии. И показали свою неприязнь к императрице. Она собралась было полюбоваться древним казачьим монастырем в Межигорье, его церквями и садами. Но накануне визита Екатерине сообщили, что смотреть уже не на что: старые схимники-запорожцы, узнав о ее намерении, спалили монастырь дотла. За весь ее вояж на юг такого скандала еще не случалось!
Прохладные отношения сложились у Екатерины и с начальником края. По свидетельству современников, августейшую даму поразило слишком скромное убранство Киева в день ее приезда. Он был украшен беднее, чем иные провинциальные города. Услышав от придворных о недовольстве императрицы, граф Румянцев неожиданно вспылил: «Скажите ее величеству, что я фельдмаршал ее войска, что мое дело брать города, а не строить их, а еще менее — их украшать».
Атмосфера скрытого недоброжелательства преследовала Екатерину в Киеве повсюду. Облегченно вздохнула она лишь в потемкинской столице — Кременчуге. «Если б я знала, — писала царица одному из сановников, — что Кременчуг таков, как я его нашла, я бы давно переехала в нем жить вместо киевского пребывания». «Киевское сидение», таким образом, убедило императрицу не связывать судьбу империи со «странным городом Киевом», от которого можно было ожидать чего угодно, только не верности престолу.
Царь Александр I помнил заветы своей любимой бабушки и не помышлял о жизни на берегах Днепра. Разговоры о переезде оживились при его брате-преемнике Николае I. Идею перенести столицу в Киев подал Николаю Павловичу генерал-губернатор Новороссийского края Михаил Воронцов. И эта мысль нашла у царя живой отклик.
Летом 1835 года в Петербург по служебным делам прибыл из Киева начальник штаба Первой армии генерал Муравьев. И первое, что он услышал: вопрос о переносе столицы окончательно решен. Искали уже свободные помещения для правительственных учреждений, которые переселялись на юг в числе первых. Говорили, что царь уже обсуждал это с киевским генерал-губернатором Левашовым.
«Когда Левашов приезжал в прошлом году в Петербург, — отмечал генерал Муравьев в своем дневнике, — то ему государь говорил, что он желал бы из Киева сделать третью столицу. Сие было ему лично сказано государем или через военного министра».
Стоявшую в Киеве армию расформировали, квартиры освободились. Однако остались многие другие проблемы, и переселение правительства отложили на неопределенное время. Тем не менее начавшееся строительство грандиозной Ново-Печерской крепости, распланировка центра города, выделение огромных средств на строительство больших казенных и общественных зданий способствовали распространению слухов о «третьей столице».
Александр II заявил, что не может представить себе усыпальницу русских царей на берегах Днепра
В 1840-х годах многие киевляне верили, будто на их глазах рождается город-гигант, новый центр империи. «Киевские губернские ведомости» намекали на какой-то «особый интерес правительства к Киеву», а придирчивая цензура пропускала эти досужие домыслы газетчиков. Возможно, и сам царь Николай Павлович втайне мечтал умереть в новой столице на Днепре и упокоиться на святых горах Лавры. Но, увы, Крымская война похоронила многие его честолюбивые замыслы.
Царь Александр II к идее перенесения столицы в Киев относился скептично. Уже в первые годы своего царствования, когда наместник Кавказа князь Барятинский обратился к нему с проектом, он ответил, что не может вообразить себе усыпальницу русских царей на берегах Днепра. На что князь резонно заметил: в сравнении с другими проблемами «перевоз гробниц из Петропавловской крепости в Киев не сопряжен с особыми затруднениями».
Конечно, Александр Николаевич не совсем удачно выразил свою мысль, но был прав. Императорская усыпальница в Лавре или на Клове? Сенат над Аскольдовой могилой? Это уже нечто из области фантастики. Киев есть Киев, и второго Петербурга из него не получится. Кроме того, электрический телеграф уже позволял правительству связываться с любым регионом империи в любое время дня и ночи.
Правда, идея «третьей столицы» еще продолжала будоражить умы. С удовольствием поговаривали о будущем «возвышении» Киева и развенчании имперских амбиций Питера. «Люди, выдающие себя за сведущих в делах высшего порядка, — писала газета «Киевлянинъ» в 1863 году, — утверждают, что существует якобы серьезный проект о признании Киева столицею и провозглашения Петербурга порто-франко». Блажен, кто верует…
401Читайте нас у Facebook
